Не была на войне, не держала оружия, не убивала. Но сейчас за окном скалятся рожи, если подумать, чьи-то когда-то дети. Поверх окровавленных лиц, мутных глаз, ревущих пастей закатом цветет мое последнее солнце.
Солнце садится, и его ладошки ползут по бумаге, прорвавшись ко мне сквозь холодные мертвые города. Пишу на полях брошюры, инструкции к огнестрелу. Пишу на полях о нем:
«Он входит в реку, вода расступается, робко обволакивает его. Золотом липнет к коже, оставляя провалы в синь. Колышется ряска. Подруга ждет на мягком и белом песке с мягкой и белой тканью. Он делает взмах и плывет. Мышцы поют, млеет от холода кожа, брызги замирают под взглядом, как лес на том берегу. Ныряет в деревья солнце. Подруга смотрит в закат: ей видно, как пульсирует, борется с ночью последний луч, но гаснет. Становится зябко. Она теребит цепочку на шее, комкает ткань в руках – драгоценное полотно, чтобы обтереть любимого, забрать у холодных капель. Даже в последнюю ночь она делит его с рекой. Меч отца ждет рядом с подругой. Она засыпает, ей снится…
Ей снятся птицы Симурга, летящие в зиму. Гордые шеи скованы цепью – по паре птиц на одну проклятую цепь. Горят огни среди вьюги, в домах людей. Огни горят в глазах птиц. Птицы летят сквозь снег, белые в белом. Ночь расступается, робко обволакивает ледяные хрупкие перья.
Птицы ищут в ночи своего пропавшего бога Симурга. Он – это все они вместе, и каждая из них, но птицы о том не знают.
Она просыпается, когда милый садится рядом в песок. Река еще не стекла с его тела, запуталась в волосах.
Он спрашивает, а она молчит. Лучше, чем река, ей все равно не сказать».
Река сказала и за меня. Луна бьет полночь. Пора на поиски. Сматываю оборванную цепь, чтобы не мешала в пути. Беру автомат, открываю дверь и стреляю в первого, во второго…